— Это ведь ваша отвертка?

— Она с ней справилась? — он даже не шелохнулся, чтобы взять инструмент.

— По-моему, нет, — сказала Шеветта, — но думаю, она решила проблему.

Послышалось тихое быстрое щелканье. Она посмотрела вниз и увидела робота шести дюймов ростом, стремительно семенящего поперек прилавка на длинных мультяшных ножках. Он был похож на рыцаря в доспехах: глянцево-белые щитки-сегменты, надетые на сверкающий каркас из стали. Она уже видела таких роботов: это были дистанционные периферийные устройства, контролируемые программой, которая заняла бы почти весь объем памяти стандартного ноутбука. Робот остановился, сложил кисти ручек вместе, виртуозно исполнил миниатюрный поклон, выпрямился и протянул свои крохотные кистевые зажимы к отвертке. Шеветта позволила ему взять отвертку, резкий рывок его маленьких рук испугал ее. Он встал по стойке «смирно», взяв инструмент на плечо, словно крохотную винтовку, и отдал Шеветте честь.

Парень сумо, видимо, ожидал реакции, но Шеветта никак не среагировала. Она ткнула пальцем в бежевое «железо».

— Отчего вся эта старая рухлядь всегда одного цвета?

На лбу сумо появилась складка.

— Есть две теории. Суть первой в том, что это должно было помочь людям, торчащим на своих рабочих местах, испытывать больший комфорт от новаторских технологий, которые вполне могли привести к модернизации или сокращению рабочих мест. Поэтому производители и выбрали оптимальный цвет — он напоминал окраску дешевых кондомов. — Он ухмыльнулся.

— Да ну? А вторая теория?

— Люди, которые занимались дизайном этого барахла, подсознательно пришли в ужас от собственного продукта и, чтобы не испугаться до смерти, постарались придать ему максимально невзрачный вид. В буквальном смысле «ванильное мороженое без наполнителя». Следите за ходом мысли?

Шеветта поднесла кончик пальца к роботу; тот совершил уморительный кувырок, упав на спину и засучив лапками, чтобы избежать прикосновения.

— Кому же нужна эта старая рухлядь? Коллекционерам?

— Разве не понятно?

— Кому тогда?

— Программистам.

— Не понимаю, — сказала Шеветта.

— Начнем с того, — сказал он, протянув руку, чтобы позволить крохе киберу отдать отвертку, — что когда это старье было новьем, когда эти бедняги писали программы во много миллионов строк каждая. По умолчанию предполагалось, что через двадцать лет весь этот софт заменит некая улучшенная, усовершенствованная версия. — Он взял отвертку и сделал ею жест в сторону процессоров на полках. — Но производителей ждал сюрприз: они обнаружили, что есть порочные, но могущественные силы, не согласные тратить десятки миллионов долларов на замену существующего софта — не говоря уже о «железе», — а также на переобучение, возможно, нескольких тысяч наемных работников. Поспеваете за мной? — он поднял отвертку на уровень глаз и прицелился ей в Шеветту.

— О'кей, — сказала она.

— Так, идем дальше. Если вам нужно, чтобы техника стала способна на новые трюки или лучше справлялась со старыми, что вы делаете — пишете новые программы, так сказать, с нуля или же комбинируете старые программы?

— Комбинирую старые?

— В самую точку. Ты наращиваешь новые процедуры. Когда машины заработали быстрее, стало не важно, что процедура тратит на выполнение задачи триста шагов, хотя в принципе обошлась бы всего тремя. Все равно на это уходит почти бесконечно малая доля секунды, так что кому до этого дело?

— Ладно, — сказала Шеветта, — так кому до этого дело?

— Разным умникам, — сказал он и почесал свой «петушиный хвост» концом отвертки, — потому что они понимают, что все, что сейчас реально творится, следующее: такой вот ископаемый софт непрерывно наращивает кору подпрограмм, пока дело не доходит до точки, в которой ни один программист в буквальном смысле не может понять, как же конкретно достигается решение любой из возможных проблем.

— Я все равно не вижу, какой может быть прок от этой туфты.

— Ну, на самом-то деле, — сказал он, — ты абсолютно права. — Он подмигнул ей. — Ты рубишь, сестричка. Но факт остается фактом: существуют очень продвинутые ребята, которым нравится иметь под боком всю эту рухлядь — может быть, просто чтобы не забывать, откуда пошли все нынешние навороты и что все, чем каждый в наши дни занимается, — это всего лишь непрерывные доработки. Ничто не ново под луной, сечешь?

— Благодарю за отвертку, — сказала Шеветта. — Мне нужно срочно пойти повидать одного маленького африканца.

— Что, правда? И зачем?

— Фургон, — сказала Шеветта.

— Ну, подруга, — сказал он, приподняв брови, — соображаешь!

27

НОЧЛЕГ И ЗАВТРАК

Райделл видит, как здесь, на нижнем уровне, темно, узкая главная улица запружена деловито снующей толпой, зеленоватый свет отрытых на свалках флуоресцентных ламп пробивается сквозь пугающие сплетения прозрачных водопроводных труб, ручные тележки громыхают мимо, чтобы занять свои дневные позиции. Он вскарабкался по пролету лязгающей стальной лестницы, через отверстие, небрежно пробитое в дорожном покрытии над головой, и вылез на верхний уровень.

Сюда попадало чуть больше рассеянного света. Освещение скрадывалось наваленными лачугами-коробками, между ними — навесные мостики, мокрые паруса постиранного белья, поднятые последним вздохом угасшего ветра.

Юная девушка с карими глазами, большими, как глаза персонажей старых японских мультиков, раздает желтые бумажные рекламки «Ночлег и завтрак». Он изучил карту на обороте.

Потопал дальше, с сумкой через плечо и посылкой из «ГлобЭкс» под мышкой, и через пятнадцать минут наткнулся на нечто, украшенное розовой неоновой вывеской «Тарелка мяса от шеф-повара гетто». Он узнал имя с оборотки желтой рекламки, на карте оно значилось как ориентир для поиска «ночлега и завтрака».

Очередь, стоящая к «Шеф-повару гетто», заведению с запотевшими окнами, цены написаны на клочке картона чем-то вроде лака для ногтей.

Он лишь однажды был на мосту, да и то только ночью, в дождь. То, что он видел сейчас, напомнило ему платный аттракцион, Ниссан Кунти или Скайуокер Парк, и он удивился, как же можно держать подобное заведение и не обеспечить при нем охрану или хотя бы элементарного полицейского поста.

Он вспомнил, что Шеветта говорила ему об отношениях людей с моста и полиции: одни стараются держаться моста, а другие — держаться от него подальше.

Он заметил стопку желтых рекламок у фанерной двери в стене, всего в нескольких футах от входа в «Шеф-повар гетто». Дверь оказалась не заперта и вела в некое подобие коридора — узкого, обитого белым упругим пластиком, натянутым на каркас из бревен. Кто-то успел накарябать на обеих стенах граффити — похоже, толстым черным маркером, — но коридор был слишком узким, так что общего замысла «художника» не разобрать. Звезды, рыбы, круги с крестами внутри… Ему пришлось нести сумку за спиной, а коробку из «ГлобЭкс» спереди, чтобы спуститься по коридору, а когда дошел до конца и свернул за угол, очутился в чьей-то чрезвычайно тесной кухне.

Стены, оклеенные безвкусными полосатыми обоями, казалось, вибрировали. Женщина помешивала что-то на маленькой пропановой плитке. Не такая уж старая, вот только седая, с пробором посередине. Такие же огромные глаза, как у девушки, только серые, а не карие.

— Ночлег и завтрак? — спросил он ее.

— Бронировали место? — на ней были мужская твидовая спортивная куртка с рукавами, протертыми на локтях, надетая поверх джинсовки, и фланелевая бейсбольная рубашка без воротничка. Никакой косметики. Лицо обветренное. Длинный нос с горбинкой.

— Нужно было бронировать?

— Мы сдаем комнаты через агентство в городе, — сказала женщина, вынув деревянную ложку из закипавшего варева.

— Это мне дала девушка, — сказал Райделл, показав ей рекламу, которая все еще была у него в руках, прижатая к сумке.

— Вы хотите сказать, она их действительно раздает?

— Она дала мне это прямо в руки, — ответил он.